Помнишь, писал тебе в странное лето,

Что жив был когда-то, 

Что я забываю даты,

Что день — лоскуты и карты,

А ночью сплошная тоска.

Здравствуй, юная.

Раньше было совсем нелепо.

Помнишь?

Цвела герань,

И пела Герда

О северных играх,

Немецких липах

И том, что с собой всегда нужен рюкзак.

Здравствуй, уже давно не юная

И не мне милая.

И, наверное, не зря уставшая и остылая.

Я по-прежнему забываю даты

И путаю карты

Себе, другим и в метро.

Всегда со мной заодно

Мои лоскутки цветные,

Липовые,

Золотые.

Прилипли к дёснам, как ириска,

Те вёсны.

С посмертным свистом

Мчится поезд к моим городам

И грёзам.

Уже не нужны вёсла — мой воздух

Такой же, как и у всех, - 

Тяжелый, и подчиняется крыльям,

И они заменяют рюкзак.

Ты вряд ли запомнишь, как,

Какими судьбами и даже

Какого хрена

Шерсть кошки меняется в лисью.

Уже не побежишь рысью

И, кажется, даже не выпьешь виски

За свою эту Лену.

Или Аню.

Или какого-то трахаля.

Мне жаль, что так сталось.

Даже если не жаль тебе.

Мне жжет по вискам усталость -

Нелегко мять звезды в руке.

Как видишь, я кончусь скоро,

Как твои бездарные сонные ночи.

Мои — до утра за монитором,

Твои — в обнимку с прочими.

Журавли у тебя — ни к черту. 

Да ведь и зачем они, верно?

Но если бы хоть синица, а то

Воробей какой-то,

Побитый, мокрый, нервный,

У которого выйдет только биться в окно

Напиться

И броситься в лужицу-бездну.

Я и сегодня путаю даты,

И меняю ходы, и кружево белое

Обрамляет всё те же заплаты

Узорами горной гряды.

Только жив я уже не когда-то,

Даже если припомню, кто ты.