писать, играть, работать, выпить, сочинять музыку и совершать ремонт. пока получается только пить и работать. комп совсем слабенький, борду не тянет, а мне больше для счастья ничего и не нужно было. жаль, но придется коппить многоденег и оживлять старый ноут, чтобы нормально жить.

опять переезды. соседи в нынешней квартире устроили веселый балаган с ментами, психиатрической экспертизой, покушением на убийство и прочими милыми вещами. не желаю, пора съезжать. опять центр, опять много людей, опять дорого и пусто. ну ничего.

потихоньку ищу работу в Питерах и вне Питеров. в Питерах ищу на сентябрь, в НеПитерах — на лето. бариста\ведущий\копирайтер\переводчик\оператор — вот это вот всё. надеюсь, найду. а нет, так пойду в консалт к отцу. «знаешь, платят немного, зато работа сложная».

слушаю хеви метал вперемешку с соулом и раггой. доставляет. хочу лето, мартини, шутеры и никого вокруг. не выйдет.

хотели выгонять из универа. опять. подписали отчисление, всех победила и осталась лапочкой. опять.

на энтузиазме пишу в radioroomy.com, перевожу, пилю постики. слушать это не стоит, там все слишком ужато по жанрам. зато стоит слушать хайвей, потому что решила привести его в порядок, ну написано, вот.

снилось, как мы с Полей встречаем порознь НГ в Питере, похожем на Москву по виду и на УКа по ощущениям. ничего так, весело, но грустно.

дома скоро будет уж. здоровенная такая змеюка, жрет всех хвостатых, кусаеццо, пальцы до синевы обвивает. хорошо, но можно крысу, и тогда будет лучше. только вот на лето я ее никому не доверю.

второму литру конец, пойду еще.

tschuess

… очень странно, потому что с чудесными картинками, запахами, ощущениями. И даже с какой-то логикой. Хотя логичной поездку в грузинский Тайланд с человеком-воображением вряд ли назовешь.

Дело было так: это определенно Тайланд (я это знаю, и я об этом говорю), но горы там, как в Гуйлине, домишки не то итальянские, не то греческие (вот уж черт его знает, но повсюду обшарпанный белый, узкие улицы с брусчаткой и зной), а золотые храмы Бирмы соседствуют с Буддой и азиато-грузинским населением. Мы приехали, оказались, очутились, вынырнули в крохотном домике и пошли искать приключений. То ли отпуск, то ли жизнь так повернулась. Мы — это я в медном загаре и собирательный образ двух родных дураков: смуглый, черноволосый, темнобездонноглазый, с теплыми руками и жаждой жизни. Гуляем по горам, смотрим, щурясь от бликов, на купола храмов, ощущаем прохладные вечные камни под ногами, купаемся в ручьях и буквально утопаем в нестерпимо сильном и прекрасном запахе южноазиатской тропической зелени, трав, фруктов. В деревушке, где находилось наше жилище, жили исключительно мужчины, исключительно грузины, но глаза узкие у большинства. Надписи все на грузинском, а на руках остаются следы известки, если прислониться к стене, заслушавшись рассказами на непонятном языке за крынкой козьего молока. 

… кто-то куда-то пропадает, но нас не тревожит. Тревожит зато совершенно другое: в поселении настрого запрещено законом размещение любых цифр и чисел на вывесках, даже упоминание о счете. А на нашем доме красуется на аккуратной деревянной вывеске красным не то номер телефона, не то номер дома: 320-0..-… Ругань по-грузински, разборки, мы сбегаем в метро (!). Метро там — это такие тоннели, которые освещаются солнцем через проломленные черепичные крыши, затянутые сочной зеленью. Там белая плитка и прохладно, есть водостоки, а половина поездов — обычные трамваи, какие есть в Сан-Франциско, открытые и очень медленные. Но кто-то там нападает (почему-то японец), и приходится путаться, искать свою станцию, блуждать. Потом приходится блуждать горячими руками по стенам комнатушки, служившей приютом.

Сюжет был, но теперь его уже нет. Остались воспоминания, недоумение, щемящая тоска и пьянящий запах тропиков в носу.

Сны, бывайте чаще.

спать днем, в берушах и под полосками яркого солнца теперь под запретом. кошмары не дают покоя.

снилось, что, кажется, вместе с моим школьным классом моим мы ездили в скандинавский интернат для каких-то больных деток. не то ДЦП, не то что-то еще, но выглядели они странно. передвигаются так медленно, каждый шаг вымеряют. но добрые. и вот, полный класс, я стою перед доской и этими детками, и замечаю одного, за задней партой. что уж там произошло, не помню: то ли, мелом в него кинула, то ли, наоборот, мягкой игрушкой, которые раздавали, то ли еще что — что-то его ударило, и он принял меня за угрозу. головку набок склонил эдак и смотрит прямо в глаза.

собрались, уехали вроде. потом были какие-то будни и сны внутри сна, где мелькали то глаза, то пейзажи Скандинавии, то просто ощущение холода от льда и снего. 

а дальше обычный школьный день, зима или весна (но немного снега еще есть), мы в классе, и, кажется. даже учим английский, и я выбегаю в столовую, потом на улицу, а там он ко входу идет: голова набок, ногу подволакивает, идет свой обычной манерой — остановка после каждого шага. и глаза в меня въелись. пугает.

несусь наверх, решаю предупредить классную, налепив записку на А4 на какое-то окно, между пролетами. спускаюсь куда-то, а он уже к лестнице подходит. паника, срываю лист, несусь в класс, по пути забываю, как туда добраться, горло парализовало, не слышу ничего. оббегаю дважды всю школу, вбегаю в класс, пытаюсь объяснить. выходит долго и без всеобщей паники. и тут он в дверях, и сразу как-то дверь будто бы со ступеньками и колоннами, а у мальчишки в руке здоровенный штырь или труба, на которую он опирается при ходьбе. крики, кровь, он кого-то забивает, смотрит только на меня. пытаюсь разбить кулаком окно — заклеено с обратной стороны пищевой пленкой. вылетаю в коридор, со всех ног несусь, кричу во всю глотку, но почему-то голос очень тонкий, мелькает мысль, что я совсем мелкая, дите еще. добегаю до какого-то класса, стучу, прошу защитить, пока он крошит всех, кто есть в каждой аудитории.

выбегаю во двор, идет какой-то мужчина, на крик не реагирует, тут же пара полицейских, уводящих кого-то из школы — ноль реакции на крики о помощи. что-то кружится, мир сужается, пытаюсь проснуться — не выходит. что с мальчишкой было — не помню. помню, что в конце мы сидели в классе, к нам перевели эту странную малышню, и вместо того мальчишки (кажется, он погиб) к нам ластится другой. светленький, глаза голубые, добрые, улыбается. имя на футболке то же самое. и я глажу его по голове вместе с классной, и пытаюсь осознать, есть ли еще угроза. просыпаюсь от того, что сводит ногу. тусамую, которую мальчишка подволакивал. 

… Как только обычный гражданин затрагивает политические вопросы, он опускается на более низкий уровень умственной деятельности. Он аргументирует и анализирует так, что это показалось бы ему самому инфантильным применительно к сфере его собственных интересов...

(с) Й. Шумпетер, Капитализм, социализм и демократия (1942)

ем мороженое большой ложкой, гуляю без шарфа и наспех пишу лекции, как заправский школьник на выходных перед походом в больницу. ну доканало! доканало. сил моих больше нет, делайте со мной что хотите, только на работу не пинайте.

задолбавшись в готовках и уборках, перемежаю сидр с роллтоном. никому не удивительно, а мне так даже приятно.

ежедневно ищу работы на радио. нашла, но пока бесплатные — это теперь не про нас, мда.

долги растут с каждой неделей, хотя, казалось бы, доходы тоже. но — увы. даже можно ах, но дейстительность на ахи не похожа.

скучаю по семнадцати. и еще по шестнадцати. и вообще-то еще по лету, но за него мне воздастся. нечего сутками сидеть в мониторах, обсуждая с литром мартини сути бытия и прочие совершенно не насущные вещи.

хочу писать на стенах, но они обклеены журналами — ррраз; и входят в съемную территорию — двас. 

в общем-то, неплохо, неплохо, даже выспалась и проверяю героя в Годвилле. 

только все равно все не то

Мои треки — это отказ от линейного восприятия времени: 
вечность, в которой мне сразу и пятнадцать, и тридцать. 
Вылезаю через форточку на ночь на день рождения. 
Богатый жизненный опыт помогает отстоять в споре позицию. 
Мой несуществующий брат, он же воображаемый менеджер, 
не дает скиснуть эмоциям, как будто я навсегда в пубертате. 
Ему стоит только надавить на нужную железу, и раскрывается сердце, 
как с конфеты снимается фантик. 
Сила первой любви помогает мне, старику, подняться по лестнице, 
от кризиса среднего возраста не вскрыться. 
Свежесть ощущений, вкус хлеба и прочие признаки детства проношу контрабандой 
и вливаю в свои релизы. 
Кручу педали, подъезжаю к реке на своем велике. 

Пусть утонут мое одиночество, старость и жир,

когда я нырну в холодную воду с крутого берега,

и страх утонуть в простынях напомнит, что я еще жив. 

Загоняю себя в угол сцены ночными кошмарами, 

путаюсь в проводах, падаю на пол между папой и мамой. 

Выступление кончилось, я расписываюсь на флаере и, чтобы не загордиться, 

одновременно огород вскапываю. 

Диафрагмой сжимаются стены, зима превращается в лето, 

моя жизнь — это формула с одной переменной. 

Я безнадежно тяну руку к последнему свету и старческий стон преобразуется в крик младенца. 
Как крыса в пластмассовом шаре заперт внутри своего большого сердца. 
Захлебываюсь и тону в глубоком пожаре, одновременно блюю радугой и истекаю желчью. 
Как крыса в пластмассовом шаре заперт внутри своего большого сердца. 
Захлебываюсь и тону в глубоком пожаре и тут же с другой стороны голый вываливаюсь.

и если я сейчас напишу об этом пост, у меня точно взорвется мозг. надеюсь, всё обойдется. сотню раз летала, и в этот долечу.

а за окном непривычно яркие для Питера звезды. и облачко похоже на самолет.

пора отвлечь себя составлением плейлиста в дорогу.